Иногда встречаются художественные произведения, которые пронизаны описанием человеческой боли и насилия с таким вопиющим хладнокровием, что хочется бросить читать от щемящей боли в груди, но почему-то, словно по мановению чьей-то волшебной палочки, тебе не хватает сил закрыть книгу и, вопреки своему желанию, ты дочитываешь её до конца. Таким произведением для меня явился роман Ирека Грина «Дневник дьявола».

Написанный в стиле джойсовского «Улисса», роман захватывает внимание читателя и проносит нас через всю канву повествования. Ни глав, ни частей – лишь два разделения в самом начале произведения, когда в предисловии автор ненавязчиво «смешивает пазлы», и в самом конце, когда эти пазлы, сложившись в правильном порядке, раскрывают нам истинную картину, заставляя нас по достоинству оценить сюжет книги. Второе разделение повествования происходит в самом конце произведения, когда наше внимание, захваченное интригой романа, поражено неожиданной развязкой. Один сплошной поток мысли, выдержанный в духе постмодерна и структурированный лишь в следующем: дневниковые записи главного героя романа – очень известного в мире журналиста-фотографа (Адриан Фишман) и комментарии к ним его ассистента и напарника по работе (Август).

Один сплошной поток мысли, погружаясь в который, я всё больше и больше начинал испытывать презрение к главному герою романа, потому что его самой главной страстью в жизни явилось желание запечатлеть на фотографической плёнке момент человеческой смерти. На реализации этой страсти Фишман и сделал себе головокружительную карьеру. Адриан запечатлевает любые моменты смерти, кроме одного: он не может (и не хочет) запечатлеть смерть ребенка. Почему?

Эта интрига и удерживала всё моё внимание до конца произведения. Читая роман, я постоянно ловил себя на мысли: почему я не бросаю читать; почему меня затягивает сюжет всё глубже и глубже? Может, это пробуждается во мне инстинкт к смерти, описанный великим Фрейдом, или потаённые некрофильские желания, проанализированные в книге «Анатомия человеческой деструктивности» Фроммом? И лишь приблизившись к концу, я смог ответить на эти вопросы и получить долгожданное успокоение. Потому что только в развязке сюжета приходят ответы на главные вопросы: кто истинный виновник творческой реализации Фишмана; почему он больше всего на свете любил запечатлевать на плёнке смерть людей и не мог фотографировать смерть детей, а главное – кто в романе на самом деле является падшим ангелом?